Из телефонного звонка я понял только то, что ей стало плохо, и её увезли на экстренную операцию. Какую, зачем, почему, ничего мне не пояснили.

Знаю только, что Маша сейчас в реанимации в крайне тяжёлом состоянии.

Залетаю в отделение, бросаюсь к столу дежурной медсестры.

Немолодая уставшая женщина смотрит на меня недовольно и не торопится давать ответы на мои вопросы.

– Кто? – прищуривается через очки. – Филатова?

– Да, Мария Филатова. Мне звонили, сказали, что у неё приступ случился, какая-то операция была. Я бы хотел поговорить с врачом.

– А-а-а! – обдаёт меня пренебрежительным взглядом. – Это та, от которой муж загулял. Ты что ли муж?

– Не понял? – хмурюсь, вставая в позу. Эта-то откуда в курсе о наших бедах? Маловероятно, чтобы Маша делилась с персоналом личным. Да и какое именно сейчас это имеет значение? – С чего такие предъявы?

– А с того, – встаёт воинственно тётка, буравя меня гневным взглядом. – Что похождения твои кто-то снял на видео и прислал твоей жене. Вот её и хватил удар.

– Что? – немею я.

А медсестра продолжает:

– Спасибо санитарка услышала, как пациентка рыдала, позвала персонал. Вовремя подоспели, вошли, а она на полу без сознания уже, а на кровати телефон так и лежал и летели оттуда позорные охи-ахи. Мерзость такая, что кого угодно удар бы хватил. И её еле откачали. Так что ты тут беспокойство липовое не строй. Иди лучше отсюда, чтобы она тебя не видела.

Сползаю шокированно на лавку. В груди закипает чёрный гнев. Это Наталья, по-любому. Убью, тварь.

Но сначала…

– Скажите, как она? И что за операция?

Тётка фыркает, отворачивается.

Достаю из кармана купюру, кладу на стол перед ней. Фыркает снова, но берёт, убирает в карман.

И только после бесконечной паузы выдаёт:

– Тяжёлая операция, – вздыхает. – Я не врач, точнее он расскажет. Но знаю, что ребёночек живой, в детское отделение отправили. А мамочка в реанимации. Больше ничего не знаю, а врач сейчас на другой операции и когда освободится, не знаю.

Значит, ребёнок… Он родился? Уже… В голове начинает шуметь сильнее, и сердце сжимается от этой мысли.

– Я могу увидеть… – сглатываю, выдавливаю кое-как, – ребёнка?

– Пока не могу сказать. Это только с разрешения детского врача.

– Как его найти?

Медсестра смотрит задумчиво. Достаю ещё одну купюру.

– Поможете его найти?

– Попробую, – снисходительно. – Как же тебя угораздило так, м? Жена красавица, а ты…, – снова осудительный взгляд.

– Это долгая история, – вздыхаю. – Но…, – да что ей объяснять. – Мы с женой потом сами разберёмся, а сейчас лишь бы она выжила, и с ребёнком всё хорошо было.

– Ладно. Сиди тут. Жди.

Уходит, а я остаюсь совершенно раздавленный. Получается, я стал отцом? Не могу понять, что чувствую по этому поводу. Пока всё место в душе заполняет страх за Машку.

И всё же… Какой он, мой сын? Вспоминаю мальчугана из торгового центра, но тот малыш уже явно не новорожденный.

А мой? Маленький совсем и беззащитный? И Маша сейчас не рядом. В груди сжимается ещё сильнее и накрывает отчаянием и сожалением.

Могло бы быть всё совсем по-другому, если бы не я не сорвался. И тут мы оба виноваты.

Если бы Машка не скрыла беременность, возможно, это не стало бы для меня таким шоком, и я не натворил глупостей, которые потом нарастали снежным комом. Но теперь уже какой смысл искать виновных? Нужно исправлять то, что ещё можно исправить.

Через минут двадцать медсестра возвращается с другой женщиной-врачом, чуть помоложе.

– Вот, это Елена Дмитриевна, врач-неонатолог.

– Здравствуйте, – встаю я.

Врач ведёт меня по коридорам, попутно рассказывая о состоянии ребёнка. Я не всё понимаю, но улавливаю главное: малыш немного недоношенный, но в целом вполне крепкий и здоровый. Сейчас находится в боксе для недоношенных детей и пробудет там какое-то время.

– Я могу его увидеть? Пожалуйста? – кладу в карман врача ещё пару купюр.

– Хорошо, – соглашается она. – Подождите меня здесь, сейчас вынесу вам маску и халат.

И вот через десять минут я уже стою у прозрачного бокса, растерянно рассматривая крошечное существо внутри.

– Я оставлю вас, – тактично сообщает врач. – Вы ничего не трогайте, пока можно только посмотреть.

О чём она, трогать… Нет, я бы точно не решился. Это что-то слишком хрупкое, нежное…

Подхожу ближе. Боже. Он же чуть больше моей ладони. Такой маленький, красный, сморщенный человечек…

Сердце колотится в горле, внутри меня смятение. Вдруг малыш взмахивает маленькими ручками, поворачивает голову, открывает мутные глазёнки.

Он смотрит прямо на меня…

И что-то происходит внутри. Очередной мощный взрыв, захлёстывает нежностью, желанием защитить, прижать покрепче… любить…

Похоже на то, как я в Машку втрескался. Сразу и навсегда…

Рассматриваю малыша новым взглядом. Страшненький, но… Уверен, это только пока. Волосы, как я и предполагал, тёмненькие, а глаза светлые. Мамины будут глаза.

Лишь бы она теперь выжила. Ты ведь обязана выжить, малышка. Ты ведь так хотела сына. Вот он, лежит, смотрит на меня. И ты обязательно должна его увидеть. И не просто увидеть, а воспитать, окружить его своей чистой, искренней любовью, теплом, лаской.

В глазах становится влажно, вдыхаю отчаянно, пытаясь взять себя в руки.

– Папочка, пора, – заходит врач.

– Да, да, – голос не слушается от накативших эмоций. – Ещё минутку и я пойду…

У меня там много дел… Пусть только мне скажут, что Маша выживет… И тогда я со всем справлюсь.

– Пока, мой маленький, – шепчу онемевшими губами. – Ты не бойся ничего. Папа обязательно вернётся. И мамочка твоя скоро поправится и тоже придёт.

Глава 12.

Врача, который оперировал Машу, удаётся найти далеко не сразу, но на помощь приходит уже прикормленная мною медсестра, вытаскивает доктора из какого-то неприметного кабинета. Мужик немолодой, явно уставший.

– Вы муж Марии Филатовой? – хмурится.

– Да. Как она? – жду ответа с колотящимся сердцем.

– Скажу честно, не слишком хорошо, – потирает глаза врач. – У неё была остановка сердца во время операции. Еле завели.

Боже! Лицо моё немеет от этой новости.

– И? – воздух застывает в лёгких, сжимаю вспотевшие от волнения ладони.

– Она пока не пришла в себя, насколько мне известно. И шансы на то, что ваша жена вернётся к жизни туманные, скажу прямо. Во время остановки мозг не получает кислород, это может иметь различные тяжёлые последствия.

Дальше он объясняет всё сложными медицинскими терминами, непонятными диагнозами. Из всего этого я понимаю только то, что жизнь Маши сейчас поддерживают аппараты, а сможет ли она очнуться, никто не берётся прогнозировать.

Внутри меня всё дребезжит от его слов.

– Но нужно надеяться, – добавляет врач. – Ребёночка мы спасли, с ним всё хорошо.

– Да, я видел сына, – сглатываю тяжело.

Хочется схватить врача за грудки и потребовать более конкретных ответов, но я понимаю, что он не сможет их дать.

– Всё в руках Божьих, – философски выдаёт он.

– Я хочу её увидеть, – хриплю, борясь с эмоциями, разрывающими изнутри.

Вижу, врач собирается отказать.

– Пожалуйста, – хватаю за руку, смотрю в глаза, не пытаясь скрывать бурю, которая творится у меня внутри. – Я щедро отблагодарю.

– Хорошо, – тяжело вздыхает он. – Пойдёмте. Пущу вас буквально на пару минут.

На входе в реанимацию выдаёт мне новый халат, маску, ведёт по унылым коридорам.

– Вот здесь, – отрывает одну из дверей.

Мы попадаем в небольшой тамбур, отделённый от основной палаты стеклянной перегородкой.

– Постойте, посмотрите, дальше нельзя.

Выходит, а я прилипаю к стеклу.

За ним моя Машка. Узнать её практически невозможно. Она такая маленькая, бледная, беззащитная на этой огромной кровати. Какие-то трубки закрывают её восковое лицо. Единственное, что осталось от неё прежней – светлые, пшеничные пряди, выбившиеся из-под больничной шапочки. Рядом пугающие приборы, пищащие равномерным раздражающим звуком.